|
anlazz.livejournal.com 07.04.2016 09:16
Очередная вспышка военных действий, случившаяся в Нагорном Карабахе, заставляет нас в очередной раз задуматься о том, что же заставляет людей переходить ту грань, за которой лежит война. Действительно, кажется странным, что, несмотря на все несомые беды и проблемы, она раз за разом вспыхивает по всему миру. Ведь очевидно, что любые сражения, случающиеся в истории, посягают на самое ценное у человека – на его жизнь. Подобный выбор – в пользу смерти – кажется нашему современнику странным и неестественным, в результате чего он очень часто приходит к мысли о том, что все войны являются результатом некоего таинственного заговора «античеловеческих сил», путем хитроумных манипуляций приводящих людей к выбору абсолютно невыгодного им решения. Однако, если присмотреться ко всему этому повнимательнее, то становится понятным совершенно обратное. А именно – то, что как раз не война, а ее отрицание является тем, что в корне противоречит всей человеческой истории. Не агрессия, а пацифизм выступает отказом от «вековых норм», от того, что следует из таинственной «человеческой природы», на самом деле, никакой «природой» не являющейся. Впрочем, обо всем по порядку…
Лозунг «Make love, not war», т.е. «занимайтесь любовью, а не войной», стал популярным во время вьетнамской войны. Тогда, во второй половине 1960 годов, США оказались втянутыми в одну из самых позорных войн в своей истории – позорных не только по результату, когда сверхдержава потерпела поражение от намного более слабого противника. Но и по отношению к ней общества. Эта война стала, наверное, первой серьезной войной в истории Запада, которую открыто не любили. Если военные действия в Корее, несмотря на все проблемы, еще имели какой-то романтический флер, то вьетнамский конфликт с самого начала вызвал достаточно серьезную неприязнь. Неприязнь настолько серьезную, что именно после этого США, по факту, отменила призыв, сделав свою армию добровольческой (официально, впрочем, возможность призыва сохранилась).
Это неудивительно – ведь за время войны число одних дезертиров составила более 27 тысяч (более двух дивизий)! И это только те, кто «явился с повинной» во время послевоенной амнистии. Впрочем, не менее сильно отношение американского общества к данной «кампании» дает широко известный «Поход на Пентагон» 1967 года, в котором принимало участие до 100 тыс. человек! И это только одно мероприятие и только в США. Впрочем, это мероприятие не является рекордом по численности – на антивоенных мероприятиях 15 ноября 1969 года число участников составило 400 тыс. только в Вашингтоне. По всей же стране их число приближалось к миллиону! Впрочем, что понятно, антивоенное движение не являлось отличительной особенностью именно американского общества, оно широко распространилось по всему миру, охватив практически все развитые страны. И, понятное дело, оно оказало значительное влияние на самые глобальные политические явления. В частности – на все возрастающий процесс деколонизации, начавшийся после Второй Мировой войны, и приведший к концу 1970 годов к полному слому столетиями существовавшей колониальной системы.
В общем, многим людям тогда могло показаться, что мир реально изменился, что человечество перешло важную черту, за которой оно уже никогда не станет прежним. Что варварские нападения, убийства, разрушения – явления, преследующие развитие цивилизации – окончательно отошли в прошлое. Впрочем, распространение пацифизма началось вовсе не в 1960 годы. Как определенная идея, некий локус будущего, он присутствовал в человеческой истории крайне давно – первая «вербализация» мысли о бессмысленности войн принадлежит, разумеется, еще ранним христианам. Правда, дальнейшее развитие Христианства показало, что данный «локус» бессилен в условиях текущей действительности – и воины под знаменами Христа творили зверства, не уступающие зверствам безбожников. Тем не менее, указанный локус периодически прорывался в Историю, в виде разнообразных религиозных общин, пытающихся вернуться к основаниям «раннего Христианства» (самые известные – анабаптисты). Но лишь в середине XIX века пацифизм смог выйти за пределы этих сект и охватить значительную часть тогдашнего «образованного общества».
* * *
В России пацифизм оказался связан с именем величайшего русского писателя Льва Толстого и «персонифицирован» в т.н. «толстовцах». Но на самом деле, реальное его распространение было намного шире толстовства, как такового. Мысль о том, что военные действия представляют собой нежелательное явление, являлась одной из базовых идей российской интеллигенции, охватывая даже самые высшие круги. Не случайно одним из инициаторов принятия знаменитых Гаагских конвенций 1899 и 1907, призванных смягчить методы ведения войны, выступало именно русское руководство (правда, толку от этого было ноль). Но, в целом, влияние пацифистских настроений оказалось довольно слабым, и от начала Мировой войны, понятное дело, не спасло. Более того, несмотря на очевидное усиление их в послевоенное время, связанное с пониманием и прямым знанием тех ужасов, что несут военные действия, всего через два десятилетия после завершения Первой началась Вторая Мировая, еще более страшная и жестокая война. Могло показаться, что указанное желание мира является банальной химерой, недостижимой и бессмысленной: действительно, несмотря на то, что призывы к отказу от войн идут со времен Нагорной Проповеди, последние даже и не думают прекращаться, даже более того – с каждым разом становятся все более жестокими и масштабными.
И вдруг – такой переворот. Вместо масштабных митингов «во славу Отечества» и против «коварных врагов» - антивоенные митинги и марши, на которые абсолютно добровольно выходят сотни тысяч человек. Которых не пугает ни драка с полицией, ни «осуждение» со стороны «патриотов». (Ведь страна тратит свои силы, «защищает демократию» через заливание дикарей тоннами напалма – а они тут, понимаешь, протестуют против данного «бремени белого человека».) Самое же главное тут то, что данные протесты проходили против явления, напрямую мало кого затрагивающего – ведь призыв был не «сплошным», а довольно редким, через «лотерейную систему». Да и вообще, потери американского общества от Вьетнамской войны особо не чувствовались обывателем (почему – будет сказано ниже).
Поэтому для многих людей могло показаться, что все это значит ни больше, ни меньше, как фундаментальное изменение человеческой природы, приведшей (вернее, способной привести), наконец-то, к отказу от бессмысленного «кровавого налога» на цивилизацию. Молодежь просто не понимала: зачем нужна эта война. Нет, еще войны прошлого – в том числе и Вторая Мировая – несли хоть какой-то смысл, они, вроде-бы, защищали мир от чего-то страшного, но вот эта… Что защищают американские парни на том конце света, не знали даже они сами. Молодых людей зачем-то оторвали от насиженных мест, одели в защитную форму, дали в руки винтовку – и отправили в полностью ненужные им джунгли, где они должны были нести службу, стрелять в одних азиатов ради других, и, вполне вероятно, получить свою законную пулю от последних. Это полное отсутствие смысла американские солдаты пытались заглушить огромным количеством спиртного и наркотиков. По оценкам американской медицинской службы до 10% военнослужащих во Вьетнаме стали героиновыми наркоманами, что же касается марихуаны, то ее употребляла большая часть солдат. Это оказывалось несравнимым с тем, что было во всех предшествующих войнах, включая Корейскую – и прекрасно показывало смену отношения к военной службе.
В общем, 1960-1970 годы оказались моментом, который можно было бы охарактеризовать, как «закат патриотизма». Последний же может рассматриваться, как неотъемлемая часть буржуазной идеологии. Зародившись на самой заре его становления, в период Наполеоновских войн, патриотизм всегда выступал, как один из действенных механизмов, заставляющих представителей низших классов действовать так, как это нужно высшим. Вернее, так казалось до 1960 годов. Пацифизм же всегда рассматривался, как удел маргиналов, или, что так же случалось, как чистое прикрытие реальных целей. Мысль о том, что ситуация может измениться на противоположную, никому из буржуазных политиков и мыслителей не приходила в голову. Именно поэтому многие восприняли случившееся, как «изменение природы», как уже указанный барьер, преодоленный обществом, откатиться за который стало невозможным.
* * *
Однако реальные процессы, приведшие к победе пацифизма, в то время никем не осознавались. И уж разумеется, к пресловутой «природе человека» они вообще не имели никакого отношения. Все определялось другим – теми изменениями, которые произошли в обществе после Второй Мировой войны. На самом деле, к этому вопросу я обращался уже не раз, поэтому подробно рассматривать его не буду. Отмечу только то, что как и большая часть произошедших позитивных изменений в мире, развитие пацифизма было связано со значительным повышением уровня жизни большей части населения развитых стран. Вернее, что гораздо более важно – со значительным снижением уровня риска для среднего человека, со скачкообразным повышением стабильности общества. На самом деле, это оказалось важнее, нежели просто увеличение количества допустимых благ – поскольку позволяло сменить «господствующие» стратегии поведения. Ведь очевидно, что в обществе, где любой человек в любую минуту может оказаться в нищете, а то и вовсе умереть голодной смертью, все силы необходимо бросать на добывание благ, чтобы хоть как-то защититься от этого. Поэтому главным лейтмотивом поведения в данном обществе выступает правило: «урви хоть что-нибудь». И понятно, что это «что-нибудь» не имеет никаких ограничений в размере – ведь даже миллион может «растаять» крайне быстро – ни в методах получения. В этом случае любая служба, позволяющая получать блага, считается допустимой и разумной – даже если на ней могут и убить.
Именно поэтому, к примеру, в той же Европе межвоенного периода очень быстро оказались забыты ужасы Первой Мировой, и на политической арене оказались силы, делавшие ставку на насилие, в том числе и войну. Лозунг «никогда больше!», казавшийся естественным и незыблемым в 1920 году, в 1930 годах оказался заброшенным в самый дальний угол. Все дело в том, что для немцев, а равно и для других европейцев, возможность погибнуть в битве показалась намного менее страшной, нежели возможность умереть с голоду. Гитлер же, а равным образом Муссолини и прочие политики (вплоть до руководителей румынской «Железной гвардии»), мыслившие свою деятельность исключительно в плане нового передела мира, оказались для них привлекательнее той опасности, что несла в себе «повседневная жизнь» развитого капитализма с его постоянными кризисами. Американцам в этом смысле, кстати, повезло – Рузвельт оказался намного более дальновидным и мудрым политиком, нежели все «фашиствующие» деятели. Однако и для них потеря работы была намного более серьезной опасностью, нежели гипотетическая гибель на войне.
А следовательно, никакой активный протест ведение боевых действий не вызывало. «Патриотическая поддержка» государства на самом деле опиралась на банальную истину: лучше поддерживать «своих» буржуев, поскольку от них можно еще надеяться на получение подачек, особенно если это делается за счет «чужих». «Чужие» же вообще ничего не дадут, да еще и отберут твое. Поэтому можно было терпеть ужасы тропической лихорадки, сражаясь в составе колониальных войск где-нибудь на краю света – поскольку возможность умереть от нее была ненамного больше, нежели сдохнуть в родной стране под мостом. И лишь тогда, когда становилось понятным, что указанная война вообще ничего, кроме смерти, не несет, пацифизм поднимал голову. Но лишь до того момента, как очередной кризис «мирной жизни» не нес снова голод и разорение. (Кстати, как уже было сказано, это касалось не только низов – от катастрофы не был защищен никто, кроме самой верхушки. Той самой, что и формирует политику вместе с идеологией – и которая, как раз от всех бед войны всегда оказывалась надежно защищена.)
* * *
Но именно этого постоянного ожидания «падения» и не испытало на себе послевоенное поколение, то самое, что подняло пацифизм на свои «знамена». Послевоенное время вошло в историю, как период непрерывного развития, постоянного усложнения и совершенствования общества. Определяемое соперничеством между двумя сверхдержавами, это было уникальное время, когда хаотический кошмар всеобщей конкуренции оказался упорядоченным данным фактом. В итоге вместо траты всех сил на непрерывную борьбу «всех со всеми», общество смогло направить их на технологическое и научное усовершенствование вместе с ликвидацией наиболее вопиющих элементов Хаоса (деинфернизацию). На самом деле, даже сейчас подобный процесс осознается крайне слабо – хотя уже тот момент, что вместо ожидаемой ядерной войны мы получили полеты в Космос, развитие коммуникации и ликвидацию массовых эпидемий, говорит о многом. Ну, и конечно, данный процесс ознаменовался резким ростом уверенности в том, что «все плохое осталось в прошлом». Развитие системы массового образования, теперь уже среднего и высшего, прекрасные перспективы у любого образованного человека – система производства усложнялась на порядок, а значит, была постоянная потребность в специалистах. Да и слабообразованный теперь мог довольно легко найти себе место – в конце концов, даже живя на пособие.
В общем, вековое «давление Хаоса» несколько ослабло – что дало человеку возможность задуматься над тем, есть ли еще что-то за пределами каждодневного выживания. Именно этим объясняется тот самый фантастический всплеск идей, характеризовавший 1960-1970 годы. На самом деле, мало кто понимал, что он хочет – лишняя «психическая энергия» заставляла молодежь просто бросаться на все, что оказывалось «под рукой». Правда, понятное дело, наибольшей популярностью пользовались более «простые» идеи, вроде концепции «свободной любви», или отказа от применения насилия. Разумеется, если бы нашлись люди, способные разъяснить им основные принципы марксизма, то данное время вошло бы в историю, как время массового приобщения к коммунистическому движению. Но этого не случилось, в результате чего в ход пошли всевозможные концепции «экзистенционализма» и тому подобное, впрочем, довольно сильно редуцируемые к тем же указанным «простым истинам».
Ну, и конечно, подобное положение оказалось питательным и для пацифизма, так же в крайне упрощенной форме охватившей значительную часть граждан развитых стран. Этим и объясняется та ситуация, в которой неожиданно оказался мир. И уж разумеется, все это не значило никакого изменения таинственной «человеческой природы», а исключительно следствие произошедшего общественного переустройства. Впрочем, как показала практика, переустройства крайне неустойчивого. Как только давление СССР ослабло, т.е. советская сторона отказалась продолжать технологическую гонку (в частности, путем отказа от лунной программы, но не только), мир сразу ощутил это в виде позабытого уже состояния кризиса, случившегося в середине 1970 годов. Правда, как уже не раз говорилось, сделанный после Второй Мировой войны задел оказался столь огромным, что этот кризис удалось пройти без особых потерь – но прежнего состояния уверенности в завтрашнем дне уже не было.
* * *
Дальнейшее же движение человеческой цивилизации представляло собой непрерывный откат назад, к «нормальному империалистическому состоянию». Да, изначально созданные «новые структуры» все-таки сильно сопротивлялись, любая попытка правительств вести себя, как в довоенное время приводила к серьезным возмущениям – но это было временное явление. Постепенно насыщая ужасом и Хаосом общественную жизнь, капитализм приводил ее в соответствие с собой. Пацифизм в данном случае оказывался ровным образом тем же, чем он был в течении всей остальной истории – а именно, или уделом маргиналов, либо чисто пропагандистским прикрытием реальных целей политиков. В итоге сложилось парадоксальное положение, когда те, кто еще десять-двадцать лет назад участвовал в демонстрациях за мир, в 1990-2000 годах неожиданно стали поддерживать любые действия империалистических правительств. Вместо пацифизма верх взяло – как, впрочем, и брало столетиями – «бремя белого человека», стремление под видом «окультуривания туземцев» решить свои проблемы.
Бомбардировки Сербии, война в Ираке, оккупация Афганистана и прочие «милые шалости» современного империализма давно уже не вызывают у европейцев или американцев никаких особых чувств. Однако более того, судя по всему, жителей развитых стран не интересую уже собственные потери. Это может показаться странным на фоне широкой уверенности в том, что для современный Запад крайне чувствителен к гибели своих граждан – но на самом деле, эта чувствительность постепенно уходит в прошлое. Да, технологическое превосходство развитых стран позволяет вести боевые действия, практически не соприкасаясь с противником – но это именно технологическая особенность, сравнимая с применением пулеметов в колониальных войнах. В том же Ираке США прекрасно применяли военные соединения, и вопреки существовавшей у ряда граждан уверенности в том, что гибель военнослужащих станет для них неприемлемой, Соединенные Штаты прекрасно реализовали все достижимые задачи (о принципиально недостижимых надо говорить отдельно).
Все это не делает, разумеется, США и Запад «абсолютными вояками» - в реальности вооруженные силы западных стран испытывают серьезные проблемы – но лишь позволяет утверждать, что уверенность в установившемся там «гуманизме» не соответствует реальности. Более того, постепенно сходит на нет и пресловутый страх перед терроризмом – каждый новый теракт воспринимается все слабее и слабее, несмотря даже на то, что СМИ специально делают акцент на подобных событиях. В общем, сейчас можно сказать, что бывшие популярными еще лет 10-20 назад концепции о «мировой террористической войне», и вообще, все идеи, основанные на «сверхценности» жителя развитых стран, теперь отходят в прошлое. Это, конечно, не отменяет терроризм, как таковой – ведь он прекрасно существовал задолго до того, как человек обрел какую-нибудь ценность (Гаврила Принцип тому пример) – но лишает его облика «абсолютного оружия», отрицая саму возможность ведения «войн постмодерна», о которых так модно было говорить еще недавно. Впрочем, подобная тема требует отдельного большого разговора.
* * *
Нам же тут стоит отметить только то, что к настоящему времени общественная инерция уже практически преодолена – и несмотря на то, что «формально» в обществе еще господствуют представления, сформированные в послевоенное время, в том числе, и в плане отношения к миру, реально значимыми выступают совершенно иные ценности. Именно поэтому не стоит удивляться, скажем, тому, что те или иные случаи вопиющего насилия, вроде убитых сирийских или донецких детей, не вызывают ни грамма сочувствия обывателей. Это нормально, лет сто назад фотографии убитых «туземных» детей так же не вызывали ужаса. Это, напротив, для выявления возмущения данным фактом приходится прилагать значительные пропагандистские усилия – впрочем, так же, как сто лет назад. Что, в общем-то, так же нормально. Да, мы, люди, вернулись в норму – в ту самую, где можно было убивать и насиловать, жечь и грабить веками. Это 1960 – 1970 годы, с их миролюбием, были отклонением от данной «столбовой дороги цивилизации» - впрочем, то же самое можно сказать и про все остальное…
Нам же остается только признать, что «занятия любовью» оказались бессильны против войн, поскольку не они, а нечто совершенно другое определяло судьбу мира. Впрочем, и с «любовью» сейчас, вопреки обывательским представлениям, дело обстоит намного хуже, чем кажется. Но это, разумеется, тема другого разговора. Что же касается мира, в смысле, мирного существования разных стран, то его основа, разумеется, лежит вовсе не желании или хотении отдельных субъектов, пускай и высокопоставленных. А в совершенно иных, более глобальных свойствах социальных систем. Впрочем, это так же совершенно отдельная тема…
|
